В начале мая 1952 г. я и Саша Зиновьев прибыли через Ломоносов и Кронштадт на четвертый северный. Название форта "Зверев" тогда нам не было известно, также как и форт Тотлебен официально назывался форт "П" (Первомайский). Форт "О" был форт Обручев.
Первое впечатление было тяжелым. Моросил дождь со снегом. Сооружение из камня и бетона, прямо тюрьма Потом это, конечно, прошло.
Из северных фортов действующими были только три - Тотлебен, 2-й и 4-й Северные. Через несколько месяцев законсервировли батарею на втором северном. Штаб дивизиона располагался на форту "Т". Наша батарея состояла из четырех 100 мм орудий. Состав батареи примерно 50 человек, в том числе 4 офицера и 2 старшин. 2 взвода - огневой и управления и хозкоманда. Огневой взвод состоял из 4 орудиных расчетов. Взвод управления состоял из командного пункта, центрального поста, дальномерного поста, группы радистов, группы телефонистов и группы машинистов, обслуживающих дизельгенератор типа "Листер".
Центральный пост находился под КП, примерно в пяти метрах ниже поверхности, в толще бетона. Это были три небольших комнаты - приборное помещение, связанное кабелями с КП и орудиями, аккумуляторной и помещением для ЗИПа. Отделение ПУС состояло из командира и трех матросов. В сущности, здесь мы проводили большую часть дня. К нам никто не заглядывал. Связь с КП была по телефону и переговорной трубе. Мы находились так глубоко в бетоне, что никогда не слышали залпов своих орудий при боевой стрельбе.
Батарея была предназначена для стрельбы по торпедным катерам и, в исключительных случаях, по воздушным целям. ЦП был оборудован системой "Гейслер" с центральным прибором ВИР (величина измерения расстояния). Скорострельность батареи была 12 снарядов в минуту. ЦП получал азимут и дистанцию от дальномера и КП, вводил их в приборы, и орудия каждые 5 секунд получали данные прицела и целика. Система "Гейслер" была образца 1913 г., но была очень простой и надежной. Я не помню ни одной неисправности при стрельбах. На устранение неисправности были нормы времени. В сущности, целью тренировок было уложиться в нормативы и добиться полного автоматизма. Это же касалось и орудийных расчетов. Но им было намного тяжелее. Работа там была тяжёлой и шла в любых погодных условиях.
Жизнь в бетоне сказывалась на здоровье. Стены в кубриках зимой иногда заледеневали, несмотря на отопление, а летом оттаивали. Спасало хорошее питание - по нормам плавсостава. Под замком было сливочное масло, сахар и белый хлеб. Все остальное хранилось в доступных местах. Пекарня была своя. Дважды в год прибывали баржи - одна с продовольствием, другая с топливом (уголь и дрова). Выгружали вручную. Таскали 80 кг мешки по сходням на пирс. Вся батарея, кроме вахтенных, работала иногда до суток. Снабжение было на год - мука, рис, крупы, масло, консервы, сухофрукты и т.д. Летом подбрасывали еженедельно свежее мясо и овощи. Помню, в 1952 г. на день ВМФ привезли нам целую тушу свиньи, а мы с Зиновьевым были рабочими по камбузу. Всю ночь наш кок Володя Зерикашвили, с нашей помощью, жарил, парил и готовил явства, а мы эа ночь на пробовались до того, что после работы оба на три дня ушли в санчасть с расстройством желудка. И прозвали нас "торпедистами".
Жизнь была довольно монотонной. Подъем, зарядка, учеба на боевых постах и вот этой монотонности и отрыва от жизни некоторые не выдерживали. Были случаи самоубийства. Мой приятель, радист, чтобы уйти служить на берег пил разбавленный уксус, чтобы вызвать язву желудка. Однажды, он ошибся и выпил стакан неразбавленного уксуса. Дело было на ночной вахте. Через сутки он умер в госпитале в Кронштадте в полном сознании.
Нужно понять молодых здоровых ребят, живущих годами на клочке земли в море, а кругом кипит жизнь. Ведь постоянно перед глазами был Кронштадт, северный берег залива, по ночам видно зарево огней Питера. Летом, в выходные дни, развлечением было наблюдать в дальномер за парочками в районе Лисий нос - Дубки, не подозревающими ничего.
У нас была шлюпка. Летом, после занятий мы её использовали вовсю. Ходили на веслах, под парусом. Недалеко, вокруг фортов. Между третьим и четвертым северными пролегал фарватер, по которому рыбачьи суда выходили в открытый залив. По возвращении, мы подходили к ним на шлюпке, они нам сбрасывали ящик рыбы. Взамен они получали от нас хлеб, селедку, старую одежду. Т.о. мы летом часто питались свежей рыбой. Но это только нам так везло.
На форту было несколько зеленых уголков. Даже наверху, между бетонными брустверами, можно было найти травяную площадку. По выходным мы там загорали с книжкой.
Увольнения быи редкими. Ходили только в Кронштадт. За три года службы на фортах в Питере был 3 раза. В Кронштадт отпускали часов на 5. Гуляли, посылали мальчишку в магазин за водкой (матросам не продавали), распивали ее в подъезде или в столовой, разливая под столом в стаканы с газированной водой. И старались не попадаться на глаза патрулю, особенно пехотному. Когда жаловались на отсутствие увольнений, нам начальство отвечало: "Зачем вам увольнения, вот есть у вас турник".
Летом часто батарея стояла на оперативном дежурстве по готовности 2, т.е. КП на вахте, а остальные спали ночью в одежде. Каждое лето проводились 2 боевые стрельбы по щиту. Насколько я помню, зимой провели одну стрельбу по реперу, без ПУС. Круглосуточную вахту несли радисты и телефонисты. Был один караульный пост на боевой улице. Летом, в белые ночи, брали на пост чтиво.
Средством сообщения с Кронштадтом служило небольшое судно водоизмещением 50 т. Называлось это - шхуна. Иногда добирались в Кронштадт на торпедном катере. Зимой сообщение было пешком по льду. Насколько я помню, машины по льду не ходили. Зимой, по ночам, посылали патруль из 2-х человек на лыжах вдоль фортов. Одной зимой я целый месяц еженощно был в патруле. Мы доходили до 6-го северного, там трое наших матросов охраняли законсервированную батарею, отдыхали, докладывали по телефону на Тотлебен дежурному по части, он разрешал нам отдыхать. К утру возвращались домой. Картина залива, освещенные луной торосы, совершенно фантастическая.
Особенностью жизни на фортах была так называемая "блокада". Это периоды замерзания и оттаивания залива. Обычно к Новому году залив замерзал и в начале апреля оттаивал. Каждый из этих периодов продолжался 1-1.5 месяца. Мы были полностью отрезаны от берега. Не дай бог заболеть. Ведь вертолетов не было. Был случай на Тотлебене - у матроса был приступ аппендицита. Было это в начале апреля 1954 г., лед уже трещал и уже были разводья. Устроили из досок широкую раму, положили на нее больного и потащили к берегу - недалеко, около 2 км. Кстати, сам я годом раньше возвращался из Питера на 4-ый северный при таком же состоянии льда. Если бы мы на станции Горской не выпили в буфете, вряд ли осмелились спуститься на лед. Мы шли, проваливаясь в разводья. Все посты наблюдали за нами.
На время "блокады" киномеханик (был у нас свой) привозил десятки кинокартин. Каждый день в клубе крутили кино, так что мы наизусть уже знали все. Почту мы получали таким образом: легкий самолет сбрасывал почту в кожаном мешке. И не всегда попадал на наш остров. Тогда смельчаки ползали льдинам, подстрахованные веревкой и доставали мешок.
Однажды подстрелили тюленя и таким же образом притащили его. Всю зиму любители пили тюлений жир, который по вкусу не отличается от рыбьего.
Запомнился мне случай, когда привезли нам три тонны морковки. Две недели мы ели всевозможные блюда из моркови. Каждое утро кок советовался со всеми, что приготовить из нее. Когда все это надоело, командир решил закопать морковь до весны. Закопали ее в земляном бруствере слева от КП. Весной послали двух матросов раскопать яму. Вернулись они немного пьяные. Оказалось морковь сгнила, перебродила и ребята надышались парами спирта. Так что, если сегодня пробурить это место, может забить из скважины что угодно.
В конце 1953 г. батарею нашу законсервировали. В ЦП остались только 2 человека - Виктор Суворов и я. Нам пришлось разобрать все приборы, законсервировать и упаковать в ящики, а также отвезти и сдать на Морской завод. На форту остались для охраны орудий 5 человек во главе с Геной Федотовым.
* * *